Ровесник Кумертау Валерий Самоделкин: «Ностальгирую с оптимизмом»

В городе он сегодня фигура публичная. Здесь живут его одноклассники, однокурсники по авиационному институту, коллеги по авиазаводу, наконец, сотни студентов, которым преподавал, будучи доцентом авиационного университета. К этому также следует добавить избрание его атаманом городского Бельского казачьего круга, он активный член городского совета ветеранов.

С годами, как у человека с широкой душой, прожитое и пережитое стало проситься на чистый лист бумаги. Более пятнадцати последних лет Валерий Петрович – член городской писательской организации «Живые родники». Стал автором четырёх книг «Зарницы», «Тюльпаны и бескозырки», «Эхо памяти», «Завод – судьба моя», публиковался в литературном журнале «Бельские просторы» и многочисленных литературных альманахах.

В авторских книгах ему удалось рассказать о неоценимой роли семейных традиций в жизни каждого из нас, достоинствах и замечательных чертах советского человека, передать атмосферу коллективного труда, когда выражение «рабочая честь» наполнилось особым смыслом. «Ностальгирую, но с оптимизмом», – так с верой в лучшие перемены он характеризует нынешнее время. Тиражи его книг небольшие, но в городской библиотеке они доступны.

В эти мартовские дни сердечно поздравляем Валерия Петровича с юбилеем и желаем крепкого здоровья и новых творческих успехов.

Городская писательская организация «Живые родники»

Валерий САМОДЕЛКИН

Костёр на берегу

(печатается в сокращении)

Июльский день клонился к закату. Летний тёплый ветерок рябил воду мелкой волной, весело перебирая камыши, склонившиеся у берега небольшого лесного озера. Солнце заканчивало свою дневную работу, свесившись через верхушки вековых елей, готовилось ко сну.

У дальних камышей виднелась надувная рыбацкая лодка-двухместка. В лодке сидели с удочками двое мужчин, сосредоточенно следивших за покачивающимися на волнах поплавками.

Один из них молодой, совсем мальчишка, в бейсболке с козырьком назад. Второй был пожилой мужчина с седой окладистой бородой, одетый в брезентовую штормовку. Старый рыбак негромко произнес:
– Баста, Колька, клева уже не будет, мотай удочки.

– Ну, дед, давай ещё немного порыбалим, – жалобно, но уже басовито ныл Колька в ответ.

– Нечего время терять, вишь, солнце как садится? Завтра ветрено будет, рыба спать пошла, в ямы, – сердито, но мягко отреагировал на нытье Кольки дед.

– Ну, право! Егорыч! С тобой только свяжись. Ведь так классно клевало!

ое мужчин, один юноша, другой старик, не были родственниками, но между ними чувствовалась крепкая мужская дружба, что называется, на равных.

Колька первым ловкой обезьянкой выскочил из лодки и вытянул её за бечевку с сидящим в ней Егоровичем на илистый берег. Старый рыбак осанисто, не спеша, вышел из лодки на берег. Взвалил её на плечо, и они, не торопясь, пошли в сторону палатки, стоящей на высоком берегу под елями.

– Ну, Колька, дуй за хворостом и котелок ополосни, а я пока рыбой займусь, – пробасил Егорович, скидывая с широченных плеч видавшую виды штормовку.

Меж тем Егорович из садка, в котором серебром поблескивал улов, достал несколько мелких и одну крупную рыбину. Ловко орудуя ножом, он живо распотрошил их тут же на бревнах, которые служили не одному поколению рыбаков. Колька-соня тащил к кострищу большую охапку хвороста, которого после половодья в окрестностях было предостаточно. Через несколько минут весело заполыхал костёр, вычерчивая своими языками в вечернем воздухе замысловатые знаки.

– Дед, я в палатке спать не буду. Можно? Я на воле хочу, у костра, – утвердил своё решение Колька, подкидывая хворост в костёр.

– Да ложись где хочешь, смотри, места сколько. Комаров-то не боишься? Заедят.

– А их у костра не бывает, дед.

– Ну-ну, – усмехнулся в бороду Егорович.

– А у меня мазь есть от комаров. Хочешь, дед, и тебе дам.

Старый рыбак только улыбнулся на такой порыв Кольки.

– Да я, Николай, комаров уже давно перестал интересовать. Экологически вредный я для них продукт. А ты молодой, свеженький! Вот они тобой и поживятся, – шутил дед.

Колька прыснул:

– Ну, Егорович, ты даёшь, какой же ты продукт?! Ты же у нас флотский дед, ракушками, небось, оброс. Поэтому тебя комары и не прокусывают. Носы ломают о твои ракушки. Так что я их не боюсь, безносых-то.

Колька загоготал, довольный своей шуткой.

Егорович помешал уху ложкой, привязанной к обструганному прутку. Достал из костра дымящуюся головешку и быстро сунул её в исходящий паром котелок с ухой. Тут же достал её и, осмотрев, опять аккуратно положил в костер. Из висевшей у него на поясе солдатской фляжки плеснул в уху находящуюся в ней жидкость. Туда же, в котелок. Колька заворожённо и восхищённо наблюдал за Егоровичем, как тот колдовал над ухой.

Рыба с побелевшими глазами, то ли от этих процедур, то ли ещё от чего, совсем не разварилась и аккуратно легла в большую миску. Миска была торжественно водружена Егоровичем на середину рыбацкого стола.

Егорович, зачерпывая уху из котелка деревянной ложкой, спросил Кольку:

– Николай, тебе как, погуще или юшечки пожиже?

– Давай, Егорович, со дна, пожиже.

– Соображаешь, юнга, не пропадешь на флоте и в жизни тоже не должен пропасть с такими запросами.

Уха аппетитно парила в чашках, наваристо поблёскивая при свете костра.

Колька ел, со свойственной юности аппетитом уминал за обе щёки пахнущую дымком наваристую уху, откусывая от большой горбушки хлеб.

– Дед, добавка будет?

– Ну а как же, полкотелка ещё осталось. Навались, юнга, капитаном будешь, – довольный бас Егоровича рокотал над костром.

Костёр весело потрескивал и пофыркивал, как бы от удовольствия, которое он доставил рыбакам своим теплом, уютом и сытным ужином. Приветствуя рыбаков, он салютовал им снопиками искр в ночное звёздное небо.

Насытившись, Колька, довольно поглаживая живот и щурясь на костёр, повалился тут же, рядом.

– Ну, Егорович, вот это уха, так уха! Ей-Богу, мамка так не умеет готовить.

Мать Николая воспитывала сына без отца, Колькин отец давно помер, опившись какой-то дурью во времена «сухого» закона. Мать тянулась изо всех сил, чтобы у Кольки было все не хуже, чем у других.

Поэтому в свои неполные сорок лет выглядела намного старше. А жили они с Егоровичем по соседству, который вот уже как три года овдовел. Оставшись один, он перестал особо следить за собой. Отпустил зачем-то бороду, которая, надо сказать, очень шла к его лицу, по-мужски грубому, но с правильными чертами.

Голубые, по-юношески зоркие глаза еще трогали и волновали женские сердца. Он это чувствовал, но никогда не пользовался этим вниманием. Рыбалка стала его главным увлечением. Здесь, на озёрах, ему легко было переносить одиночество.

Соседский пацан Колька как-то сам приблизился к нему, детской душой почувствовав в этом большом бородатом старике доброе сердце. Да и сам Егорович привязался к шустрому, не по годам рассудительному мальчишке, которому не доставало отцовской заботы и тепла.

Колька, глядя в ночное звёздное небо, скрывая смущение, спросил:

– Егорыч, а что такое счастье? Вот в книжках это разное пишут, по телику в мамкиных сериалах про любовь одно и тоже. А я дак больше люблю про «ментов» и «убойную силу» по телику смотреть. А ты смотришь сериалы? А, дед?

Егорович пошевелил палкой костёр, и тот, выпустив сноп искр к звездному небу, ярко осветил поляну, на которой расположились рыбаки. Зачем-то достал из костра небольшой уголёк, положил его на большую мозолистую ладонь. Легонько подул на него. Тёмный, уже почти потухший уголёк сверкнул изнутри тёплым живым светом и ожил, не обжигая загрубевшую ладонь.

Егорович, задумчиво глядя на этот сверкающий алым цветом уголёк, ответил:

– Вот, Колька, смотри, уголёк-то почти потух, а дай ему человеческого тепла и заботы, и он опять оживёт, обрадуется. Мне давно один человек сказал, что счастье – это как уголёк, который не может согревать и гореть вечно, а рано или поздно превратится в пепел. Стряхни его с ладони, развеет по ветру, вот и всё... и следа не осталось. Но не прав был этот человек, Николай. Я это позднее понял...

Он немного помолчал и продолжил:

– Вот, смотри, уголёк-то всё же оставил след. Видишь вот, вместо уголька волдырь. Обжёг все-таки. Это что значит? Что всё же память уголёк о себе оставил, хоть и потух. Так и в жизни, Николай, за любовь и счастье приходится платить, иногда болью. Но ладонь быстро заживёт. Сейчас листик берёзовый приложу, и завтра и следа не будет, только шкурка сойдёт. А вот в сердце, если уголёк счастья след оставит, это до конца жизни будет болеть, – Егорович замолчал. Склонил кудлатую голову к мощным рукам.

Николай, засыпая, сквозь дым костра видел, как седой рыбак, попыхивая своей трубкой, молча, глядел в сторону озера.

Старый рыбак достал из нагрудного кармана трубку и стал сосредоточенно набивать её табаком. Опять достал уголёк из костра, раскурил трубку, а уголёк бережно опустил снова в костёр.

Он вспоминал... Сквозь ветви елей ему угадывалось её лицо, милая улыбка и родные ласковые глаза. Он чувствовал, что его уголёк счастья ещё живой и греет его душу. Он берёг его в своем сердце...