До Победы оставалось 1416 дней

Строгое лицо Анны Филипповны озарилось улыбкой. Она давно собиралась навестить проживающую в Уфе родню и сейчас приняла удачное решение взять с собой среднего сына, которому по случаю успешного окончания восьмого класса полагалась давно обещанная «обнова», о чём вечером и сообщила сыну, затащившему на кухню два ведра студеной колодезной воды. От охватившего восторга Женя колесом прошелся по кухне, чуть не опрокинув принесённые вёдра. Мать намеревалась хлопнуть не в меру развеселившегося «жеребца» по известному месту, но он стремглав выскочил за дверь. Сборы в долгожданную поездку оказались совсем не простым делом. Купленные перед майскими праздниками сандалии Женя решительно отверг: по его мнению, они годились только для прогулок по улицам родного села. И густо замазал обшарпанные места и латки на ботинках гуталином. Из школьных штанов он тоже вырос. Пришлось одеть прошлогодние брюки старшего брата Виктора, тоже школьные, которые мама почистила и подгладила. Они были немного широковаты в поясе, но Женя прикрыл складки надетой навыпуск рубашкой. Огляделся в зеркало и остался доволен своей сметкой.

Незаметно отступала самая короткая ночь лета. На светлеющем небе еще проявлялись самые яркие звезды, редкие кучевые облака отливали голубоватым блеском. Рассветное солнце скрывалось за покрытым лесом горным отрогом. От прибрежных зарослей протекающей в низине реки Сим неожиданно повеяло прохладой. Анна Филипповна с сыном бодро шагали на станцию, где время от времени перестукивали на рельсовых стыках товарные составы и раздавались протяжные гудки паровозов. Сначала по мокрому от росы проселку, затем по еще спящим улочкам Улу-Теляка. Прошли мимо разместившегося в бывшей церкви здания клуба, куда Женя, случалось, вместе с одноклассниками сбегал с занятий посмотреть полюбившиеся кинофильмы. Клуб окружали высокие старые тополя, на вершинах которых грачи свили множество гнезд. Сейчас это толстостенное здание из местами раскрошившегося красного кирпича даже внешне не походило на старинный храм. Старожилы рассказывали, что колокольня была разрушена еще в гражданскую войну.

Выпущенный из трехдюймовки снаряд разорвался внутри звонницы, и массивный колокол выбросило на мощеный камнями церковный двор. В тридцатые годы колокольню разобрали, а треснувший колокол увезли на станцию и отправили на переплавку. Перед маленьким вокзалом дорога поднималась на высокий пригорок, откуда открывался широкий вид на округу. За рельсовой линией северную окраину поселка подковой окружал густой лиственный лес, а на юге, над темнеющими сквозь листву деревьев крышами, клубились над пойменными лугами с островками кустов рваные клочья тумана, над которым возвышались верхушки растущих отдельными группами деревьев.

На деревянной платформе было немноголюдно. Вскоре тишину нарушил шум приближающегося с востока поезда. На перроне показался дежурный в форменной тужурке и красной фуражке. В руке он держал сложенные сигнальные флажки. Как ни всматривался Женя в сторону открытого входного семафора, яркий луч паровозного прожектора показался совершенно неожиданно. Он даже невольно вздрогнул. Окутанный клубами белого пара, паровоз протащил состав до начала платформы и замер. Проходящий поезд пришел почти без опоздания, стрелки больших круглых часов на белом циферблате показывали без семи минут четыре по московскому времени.

На душе Жени не было и тени тревожных предчувствий, его всецело охватила радость от предвкушения дальней дороги. Видимо, на маленькой станции никто из пассажиров сходить не собирался, поэтому двери открылись только в двух хвостовых вагонах. Анна Филипповна и Женя едва успели забраться по металлическим ступенькам, как раздался паровозный свисток и поезд, набирая скорость, загромыхал на стрелках. Женя сел на свободное место возле окна. Быстро проплыли назад станционные огни. Железнодорожный путь проходил по крутой высокой насыпи, и казалось, что поезд летит над растущими внизу деревьями. Встречный ветер заносил в вагон запах дыма, пахнущего каменноугольной гарью.

На подходе к Уфе поезд долго полз мимо длинных пакгаузов, паровозного депо и других станционных построек. На соседнем пути уже стоял встречный пассажирский состав и перрон кипел от людской сутолоки. У открытых дверей стояли, как всегда, неприступные проводницы. Железнодорожники в промасленных куртках заполняли водой цистерны вагонов, таская за собой тяжелые черные шланги, носильщики с большими бляхами на груди катили перед собой нагруженные багажом тележки. Женя еще в окно тамбура заметил дядю Ивана, который стоял посередине перрона и вглядывался в окна прибывшего поезда. Через несколько минут они сидели в привокзальном сквере, и Женя уплетал домашние пирожки с грибами, предусмотрительно захваченные мамой. Трамваи до самого вокзала не ходили, до конечной остановки пришлось добираться пешком.

Дорога шла в гору, да и подъем был довольно крутой. Но Женя не замечал трудностей, он был всецело занят созерцанием окрестностей. Уфа оказалась уютным и утопающим в зелени городом. Но многое оказалось непривычным. Было еще утро, но здесь, в центре большого города, не было слышно горделивой переклички громкоголосых петухов, столь привычной в родном Улу-Теляке. Вместо них невдалеке перестукивали на стыках трамваи да временами сигналили автомобили. Рядом с трамвайной остановкой прибывшие из пригорода дачники развернули рынок выходного дня, и по нему сновали озабоченные хозяйки с нагруженными сумками и сетками. Рынок гудел, как растревоженный пчелиный улей, от разношерстной пестроты, такой необычной после мелькающих за вагонным окном полей и перелесков, у Жени зарябило в глазах.

Внизу, за железнодорожной станцией, сверкали на солнце воды широкой полноводной реки Белой, по которой маленький буксир тащил баржу. Косогорье справа густо облеплено домиками. Одноэтажные и почти все деревянные, они отличались своеобразной и затейливой архитектурой. В палисадниках росли кусты сирени и черемухи, повсюду яблоневые сады. По круче вились узкие кривые улочки. Среди зеленой листвы деревьев блистали на солнце позолоченные купола церкви и остроконечная башня минарета с тонким полумесяцем на воткнувшемся в небо шпиле. На центральных улицах тоже было шумно и многолюдно, как на деревенском празднике, только пешеходы спешили каждый по своим делам.

В безоблачном синем небе прямо над головой ослепительно сияло солнце. Нужные покупки были сделаны еще до обеда, и Женя упросил дядю Ивана показать местные достопримечательности. Нагруженные объемистыми, но не тяжелыми свертками, подуставшие взрослые неторопливо шагали по чисто подметенному тротуару, вокруг которого сплошной аллеей уходили вдаль шеренги уже отцветающих акаций, в отличие от неугомонного Евгения, который постоянно забегал вперед. Вот и сейчас он с интересом рассматривал таблички на корпусе медицинского института. Густой и тенистый, как вековой лес, парк манил своей прохладой.

Разлапистые липы, дубы, клены нависли над узенькими аллейками и местами превратили их в зеленые арки. Одна из них вскоре вывела к небольшой деревянной беседке на краю крутого берега. Вдалеке под кручей виднелся ажурный железнодорожный мост. Немного полюбовавшись на открывающиеся заречные дали, двинулись обратно. На выходе они застали дородную мороженщицу, суетливо сворачивающую выцветший тент. Она недружелюбно посмотрела на беспечную компанию. Когда выяснилось, что они еще ничего не знают, жалостливо посмотрела на Женю и покачала головой:

– Война началась.

На мгновение все остолбенели, отказываясь поверить трагическому сообщению. Лицо Анны Филипповны посуровело, и она заторопилась домой. Дяде Ивану ничего не оставалось, как проводить гостей до вокзала. В закопченные стекла огромных вокзальных окон пробивались яркие солнечные лучи. На скамейках в зале ожидания уже не было свободных мест. На табло с расписанием висело объявление об отмене движения части пассажирских поездов, и окошечки в большинство касс были закрыты. Заметно прибавилось и военных, видимо, срочно возвращающихся в свои части. Анне Филипповне удалось взять билеты на пригородный поезд, но он шел только до станции Шакша.

Короткий состав из четырех переполненных общих вагонов тянул небольшой локомотив со смешным прозвищем «Овечка», как сами машинисты окрестили маневровый паровоз серии «О». По приезде Анна Филипповна вместе с другими растерянными пассажирами отправилась к начальнику станции. Женя остался ожидать на скамейке в крохотном сквере, на который выглядывали окна станционного зала. Станция Шакша была в основном товарной. Протяжные гудки и пыхтенье паровозов, лязг прицепляемых вагонов, торопливые шаги и крики кондукторов и смазчиков, сновавших вдоль составов, – кипучая жизнь станции наполняла еще совсем мирный день неизвестностью и тоскливой тревогой.

С востока прибыл воинский эшелон, который остановился перед закрытым семафором. Двери рыжеватых теплушек были полностью открыты, широкие проемы заполняли красноармейцы. Одни сидели, свесив из вагона ноги, другие сгрудились над ними, облокотившись на загораживающую проем перекладину. Вскоре в наступившей тишине раздался протяжный гудок паровоза. Состав тронулся, а над станцией разносились слова широко известной по кинофильму песни:

…Мчались танки, ветер подымая,
Наступала грозная броня,
И летели наземь самураи,
Под напором стали и огня…

Жене казалось, что его сердце колотится в такт музыке, по спине пробегала непонятная дрожь, а к горлу подкатил тесный комок. Еще в вагоне подросток услышал обрывок разговора двух парней-студентов, собирающихся отправиться на фронт добровольцами. В самом деле, нельзя же сидеть и ждать, когда фашисты бомбят наши города и погаными сапогами топчут нашу землю. Война скоро закончится победой Красной Армии, и он так и не успеет совершить подвиг. В нем будто сработала пружина: главное, добраться до передовой, а там он сумеет показать себя. Женя быстро огляделся по сторонам. Из вокзала вышла, громыхая инвентарем, дворничиха с сердитым лицом. К ней подросток и обратился, показывая на маленький желтый домик с двумя входами на краю платформы:

– Пожалуйста, присмотрите за вещами. Мне очень надо…

Пожилая женщина давно украдкой наблюдала за приезжим пацаном, готовая сурово пресечь возможные безобразия с его стороны. Она оглядела Женю с головы до ног, перевела взгляд на скамейку с вещами. Наметанным взглядом определила в нем деревенского паренька, сжалилась и снисходительно выразила свое согласие:

– Беги, чего уж там.

Женя молниеносно юркнул под вагон. Стукнулся затылком о какую-то железяку. Зацепился карманом штанов за тормозной кран.

Не обращая внимания на громкий треск рвущейся материи, выскочил на междупутье перед последним вагоном поющего поезда. Впился взглядом в приближающийся ржавый поручень тормозной площадки. Стиснув зубы, одним прыжком вскочил на подножку... и встретился с изумленным взглядом молоденького часового, сидящим на откидном сиденье. Эшелон скрылся за поворотом, вильнув на прощание длинным закругленным хвостом. Женя с горечью смотрел вслед уходящему поезду, туда, где сверкающая на солнце путаница рельсов сливалась в две стальные полоски. И без того расстроенная Анна Филипповна вгорячах укорила сына за беззаботность. Женя отвернулся и быстро вытер рукавом навернувшиеся на глаза слезы.

Пассажирских поездов в скором времени не предвиделось, да и билетов на них было не достать. Было решено примкнуть к группе попутчиков. Все вместе отправились на большак: оставалась слабая надежда, что их подберет какая-нибудь попутная полуторка. Настроение было тягостное. И не только потому, что приходилось возвращаться обратно по пешему маршруту. Всех одолевала забота, что их ждет завтра. За городом на пыльных, заросших еще сочной травой обочинах дороги мирно стрекотали кузнечики. Невдалеке показалась небольшая роща. Старые деревья, окруженные низкой оградой, сложенной из неотесанных камней, стояли тесно, как бы прижимаясь друг к другу.

Среди бурьяна и высокой травы виднелись плоские надгробные камни. Женя догадался, что это старое мусульманское кладбище. И сразу подумалось о войне. О сражающихся на передовой солдатах, о подвергающихся бомбежкам и обстрелам жителей городов и сел. Наверное, очень страшно – знать, что может быть живешь последний день на земле. За кладбищем дорога с телеграфными столбами вдоль невысокой насыпи была скучноватой и утомляла однообразием. С двух сторон от дороги тянулась травянистая равнина с кучками низкорослых кустов. К закату в ногах уже постанывала усталость. Завидев у перелеска небольшие стожки, путники завалились в мягкое душистое сено, от которого пахло медом и горьковатым запахом полыни. Пока устраивались на ночлег, пришел настоящий вечер. Солнце, крадучись, уползло за дальний лес, но темнота долго не наступала.

Небо оставалось голубовато-серым, на западе светились бледно-розовые облака. Перед полуднем на второй день пути, когда последние попутчики свернули в Кудиновку, Анна Филипповна и Женя остались одни. Женя предложил хоть немного сократить путь и двигаться проселком. Часто отдыхали, усевшись на пыльной бровке среди репейника и крапивы. Когда оранжевый закат зажег края редких облаков, за лесом послышался отдаленный протяжный гудок паровоза.

Вскоре из-за бугра показалась окраина родного поселка, над которым казалось бы висела обычная предвечерняя тишина, нарушаемая протяжным мычаньем коров, ленивым тявканьем собак и крипом колодезного журавля. Но во многих домах, в том числе и в их обшитом почерневшими досками, с мятой железной крышей доме, уже поселилась тревога. Женя еще издали увидел деда. Белый как лунь, со щегольски подстриженными усами и бородкой клинышком, Филипп Прокопьевич стоял у калитки, строгий, прямой и неподвижный. Он подслеповатыми глазами оглядывал опустевшую улицу.

Со двора выбежала десятилетняя Надя. На мгновение замерла, радостно вскрикнула и поскакала навстречу. Обняла маму, бросилась на шею брату и затараторила, как сорока. Оказалось, что, получив из Уфы ответную телеграмму, родные забеспокоились их отсутсвием. Отец справлялся у родственников, Виктор ходил на станцию встречать поезда. А сейчас все у сельсовета, провожают мобилизованных односельчан и маминого брата дядю Васю.

Такими остались в памяти Жени эти два дня, опаленных войной. Он не знал, что всего через полтора года настанет и его, семнадцатилетнего паренька, очередь защищать Родину. Анна Филипповна останется одна с дочкой Надей. Получив извещение о гибели мужа, будет долго плакать по ночам. И всякий раз, когда на их улицу будет заходить почтальон с огромной черной сумкой, ее будет охватывать режущая тревога. Случалось, что тишину над родной улицей разрывал громкий женский плач, но судьба пощадила Анну Филипповну. Оба сына с тяжелыми ранениями вернулись домой.

До ПОБЕДЫ оставалось еще 1416 дней.